28 августа в День памяти и скорби участники детского клуба Центра встреч «Вместе» города Славгорода Алтайского края посетили семью Нахтигал. За чашкой чая Генрих Генрихович и Елизавета Петровна рассказали детям историю своей нелегкой жизни.
28 августа в День памяти и скорби участники детского клуба Центра встреч «Вместе» города Славгорода Алтайского края посетили семью Нахтигал. За чашкой чая Генрих Генрихович и Елизавета Петровна рассказали детям историю своей нелегкой жизни.
Первым вопросом со стороны Генриха Генриховича к детям был: «У всех ли есть родители?».
«Мою жизнь рассказывать – это не так просто. Мои дети очень часто просили рассказать меня какую-нибудь историю, а что я им могу рассказать? Я рассказал им историю о голодном мальчишке – о себе.
Нас было у родителей 8 детей. Мама умерла. Я родился в Алтайском крае Знаменского района14 марта 1932 года. Мне было около трех с лишним лет, когда папу посадили в тюрьму на три года из-за того, что комбайнер ночью посеял пшеницу на уже ранее засеянное поле. Он был бригадиром в колхозе. Он работал на каньоне Москва – Волга. Отпустили его в июле 1937 года раньше срока и вручили награду за труды. А 11 ноября его забрали и расстреляли в Славгороде. Мы ничего не знали, пока не началась перестройка, узнали из газет.
Так в 1937 году мы остались совсем одни. Мой брат уже тогда работал в колхозе и заработал пшеницу. Мы жили в одной комнате – тут было все, в том числе и пшеница. Мы топтали ее, потому что просто некуда было девать. В 1938 году пришли комсомольцы и все под метелочку забрали, и мы начали голодовать.
Пока родители были живы, кусочек хлеба можно было найти то тут, то там. Я помнил, что где-то на окне был кусочек хлеба, я полез на окно, а там нет. Ну куда он мог деться? Я и под столом и под кроватью искал – нету. Так мы прожили до 1940 года. В то время дети шли в школу с 8 лет. Началась сильная голодовка, не было никакого урожая: ни сена, ни пшеницы, ни картошки. Я ходил в школу и у меня был очень добрый учитель. Он видел, как мы уже сголодовали. На большой перемене он позвал меня в свою комнату, тогда в деревнях при школах для учителей выделяли комнаты, дал мне напиток из пшеницы и картошку, запеченную в духовке, она была разрезана пополам. Так я некоторое время кушал у него. Когда учитель уже сам не мог мне давать, он сказал, чтобы нам 200 грамм хлеба спеченного давали. Началась зима, в школе мы покушали, а к вечеру вновь очень сильно хотелось кушать, а братья говорили, что мы свое уже в школе получили. В воскресенье старшая сестренка ходила в школу получать нашу порцию и немного отламывала от наших порций на вечер, а потом и это довольствие отменили вообще, ничего не давали. В новый год в 1940 году обещали, что будет елка, елкой была береза, будут давать кульки – мы получили каждый по одному прянику. В 1941 году я уже так изголодавал, что идя в школу, падал, упаду в канаву и лежу – мне было все равно, что со мной будет. Один раз нашел лошадиное копыто, почистил его и ел.
Попросились мы к дяде и тете жить. Дядя нас перевес к себе на телеге. Жили мы в деревне Красное Славгородского района, 3 км. от села Некрасово. Сестра там заставила нас пойти с ней в школу, учительница посадила нас на самую последнюю скамейку и ничего не спрашивала. Домой идти я не мог, сил совсем не было. Тогда в немецких деревнях тротуар насыпали из земли, так что образовывалась канавка, помню – я иду домой, а когда сил идти больше нет, падаю в эту канаву и лежу, отлежусь и дальше иду. Так мы жили долго, в 1941 урожай был очень хороший, но началась война. Забрали все машины, мельницы остановились, нам давали пшеницу, а молоть то нечем было. Мы варили пшеницу и кушали так как есть, уставали жевать ее.
А в 1942-1943 года опять началась голодовка. Война все забрала. Умерло очень много народа с голоду, особенно дети и старики. В 1943 году моя тетя заболела по-женски, ее ставили сторожем. Ее мужа забрали в трудармию под Новосибирском и там тоже расстреляли. У тети забрали все и корову и мебель.
Осенью возили бахчу, и она мне говорит: «Андрюша, больше я тебя не могу держать, еды у нас нет, иди к жене твоего брата». Она была комбайнером. 30 км. было ходьбы. Утром тетя мне сказала, чтобы я больше не возвращался. Мне было так тяжело на душе. Я пошел, к вечеру пришел пешком. Там родня говорит, что она уехала косить. Я был усталый, голодный, они даже не хотели со мной разговаривать. Перед печкой лежало немного мусора, там я и переночевал. Утром встал и думаю – куда же я пойду? Решил идти назад. К вечеру пришел в деревню и пошел сразу к тете, она встала, смотрит на меня и говорит: «Андрюша вернулся обратно». Я начал плакать, ведь, меня там никто не принял и я ничего не ел. Она говорит: «Ладно, помрем мы – помрешь и ты». Я был так рад, как будто у меня камень с плеч упал. С тетей я как-нибудь проживу.
В 1945 году война закончилась, мы думали – сейчас наши братья и сестры вернуться, а они не вернулись. В 1946 году был очень хороший урожай – комбайн проезжал 100 метров по полю и был полный, а мы на телегах, запряженных быками, должны были возить пшеницу. Мы не успевали, быки ведь медленные, а комбайнер нам кричит: «Быстрей, я полный». Высыпать пришлось пшеницу в канавы. Там пшеницы было больше, чем скирда соломы, но нам не давали ничего. Эту пшеницу закапывали, а люди зимой голодали. Вот такое правительство у нас тогда было.
Сейчас люди ругаются, а я думаю так: ах, как вы быстро все забыли».
«Они даже не почувствовали» – добавила Елизавета Петровна.
«У нас сейчас очень хорошее правительство, ведь они многим семьям помогают, старикам помогают той же пенсией – до 1950 года этого не было, дети сейчас не голодают.
Вот вкратце рассказ мой, но это так не понять, это надо пережить, это страшно».
«Как вы познакомились с Елизаветой Петровной?» – спросил кто-то из активистов клуба.
«В 1956 году я жил один, мне было уже 24 года. Люди мне говорили – тебе уже пора жениться. Мы люди верующие, гулять не ходили. Пошел к своему брату по вере и попросил его познакомить меня с девушкой. Сначала спросили у нее можно ли к ней прийти, я пришел, так у нас 11 ноября и началась семейная жизнь. 57 лет живем вместе. Жили хорошо. Тяжело было только в том году, когда она не смогла ходить, пришлось делать все самому. В этом году стало лучше».
Детство Елизаветы Петровны прошло хорошо до 12 лет. «Я сама из Украины, бабуши и дедушки жили через дорогу. Было много садов и фруктов, вкус которых я и сейчас еще помню. А в 1941 началась война. Папу забрали. Младшему братишке было 8 месяцев. Нам дали три дня, чтобы собраться. Нас грузили в вагоны для скота. В дороге были 1 месяц 8 суток. Сидели, поджав ноги, не могли их вытянуть. Что приготовили в дорогу, было съедено, многие заболели и умерли. Я тоже сильно болела. По дороге попали под бомбешку. Заехав на разъезд, поезд остановился. Как только поезд остановится, все старались выходить, чтобы размяться. Вышли, тут самолет летит с пушки стреляет, потом сбросил две бомбы, а недалеко стояли цистерны с горючим, если бы он туда попал, нас бы никого не было. Я не могу это описать – это было очень страшно. Мама нас собрала вместе и сказала держаться друг за друга очень крепко. Потом взрыв и я подумала, что земля меня сейчас засыпит, побежали в небольшой домик, зашли туда, а там женщина с маленьким ребенком, окна трещат, разбиваются, а она кричит: «Уходите от сюда», ей тоже было страшно. Мы вышли из дома и пошли в сарай с сеном. Мама сказала: «Мы от сюда не уйдем, больше не пойдем на поезд». Стемнело, и канвой на лошадях согнал нас по вагонам. Четыре вагона от ударов сильно расшатались – двери выпали, в балках трещины. Люди сбились по стенкам, держались крепко, чтобы не вылететь, а поезд шел очень быстро ночью и вещи выпадали. На другой станции вагоны поменяли, вместо четырех вагонов дали только три. Опять стало мало места, поэтому много вещей взять не смогли. Нас уже доконали. На больших станциях нам на вагон давали ведерко супчика без картошки, только жижка и маленький кусочек хлеба. И люди заболели. Кто остался жив, приехали сюда в Сибирь в Славгород и в Шумановку. Как говорится, мир не без добрых людей. У нас с собой было только то, что привезли. Мама пошла в контору, выписали ей брюкву, которую дают свиньям. Нам встретилась женщина – бригадир, было у нее трое детей, она нас взяла в свой дом, сказав маме, чтобы она варила кушать, ухаживала за детьми и кормила скотину. Мы жили все вместе как одна семья, ну а потом в 1942 году сестер забрали в трудармию, хотели и маму, а нас осталось трое, братишка был маленький - 6 лет. Пережили тоже не мало, был сильный голод и в 1943 году мама чуть не умерла. Мне было 13 лет. Я за ней ухаживала как за малым ребенком, она уже ничего не понимала. Но господь помог. Весной, когда подтаяло, мы ходили на поле собирать шляпки от подсолнухов, которые попадали. Мы так радовались. Пришли домой, пожарили семечки, была у нас как ручная мельница из чурок и гвоздей. Засыпали семечки или зерно, и получалась крупа. Так и ели. Тогда мы немножко зажили.
Мы были верующими, ходили на собрание. Как рассказывал Генрих Генрихович – он влюбился в меня и через брата расспрашивал обо мне. Я раньше не хотела выходить замуж. Стала постарше, посмотрела на свою сестру, они так дружно жили вместе, и мне это понравилось, всегда вдвоем – это лучше. И подумала – пусть приходит, а когда он рассказал свою историю, мне его стало жалко. Думаю, сирота с трех лет, ну тетя за ним смотрела, но это же не мама.
Такая тяжелая у нас была жизнь. Потом у нас родились дети, а теперь и внуки. Нам сейчас хорошо. И не дай бог пережить такое никому».
Пожелав Генриху Генриховичу и Елизавете Петровне здоровья, мы ушли, унеся с собой переживания этих замечательных людей.
Маргарита Алексенко