Команда Культурно-делового центра «Русско-немецкий дом в городе Омске» и городской молодежный клуб российских немцев #Grenzlos с начала года снимают видео об интересных людях, которые так или иначе внесли вклад в сохранение и популяризацию истории и культуры российских немцев и сохранение родного языка (диалекта).
В видеороликах главные герои рассказывают о нелегком послевоенном времени, о тяжелой доле, которая досталась их бабушкам, дедушкам и родителям, а также делятся интересными историями из жизни. Первое трогательное интервью вышло в мае. В нем Тамара Леонгарт, активистка городского центра немецкой культуры, рассказывает, как ее, еще совсем маленькой, депортировали из Республики немцев Поволжья. Видеоролик можно посмотреть в группе Культурно-делового центра «Русско-немецкий дом в городе Омске» В Контакте.
В новом видеоролике команда взяла интервью у Ольги Раац, руководителя Центра немецкой культуры в селе Красноярка Шербакульского района Омской области. Ольга Фридриховна делится воспоминаниями о своей бабушке, историей от депортации до настоящего времени.
- Ольга Фридриховна, расскажите, как ваша семья пережила то тяжелое время — депортацию. Какие истории рассказывали вам ваши родители или бабушка с дедушкой?
Когда мы были еще маленькими, в нашей семье говорили мало о том, как наши бабушки и дедушки жили в военное время. Я помню только о том, что маме было 4 года, когда их выслали с Республики немцев Поволжья. А отец у меня был сибиряк, он всегда жил в Сибири, куда потом и попала моя мама. Сначала мама прибыла в Марьяновку [Омская область — прим. ред.], затем их отправили в Кутузовку. А после они попали в Красноярку, где мы прожили всю жизнь и где я живу по сей день. С папиной стороны я знаю о том, что дедушку забрали в трудармию, откуда он сбежал. Где после его поймали и посадили в тюрьму. Когда он сидел в тюрьме, к нему приезжала его жена, моя бабушка. Она привезла дедушке еды, он сильно наелся с «голода» после чего от этого и умер. Этого дедушку, к сожалению, я не помню вообще. А вот про бабушку знаю, что у нее была большая семья – семь детей. И ей пришлось очень тяжело работать, чтоб их поставить на ноги. Она работала и сторожем, и пекарем. Когда бабушка на работе пекла хлеб, иногда ей разрешалось что-то брать домой. И так дети были накормлены.
А мамина семья должна была собрать вещи за 24 часа. Вся семья с бабушкой и дедушкой должны были собрать узелки и отправится на железнодорожный вокзал, где оттуда отправились в большом грязном, нечищеном вагоне для скота. Что они успели собрать за 24 часа – это они взяли и с этим поехали.
Я помню, что мама рассказывала, что первые годы в Сибири были очень тяжелыми. Они ничего не сеяли, не убирали урожай, поэтому им совсем нечего было есть. Речь в семье была только о том, что осенью поедем назад домой. Но осень наступила, а обратно им было нельзя. Они зимовали. Им приходилось много работать у людей в селе Кутузовка, где они жили. В этом селе в основном жили одни молдоване, и у них они и работали, и получали еду.
Весной опять речь шла о том, что сажать ничего не будем, осенью поедем домой [на Волгу — прим. ред.]. И так продолжаюсь несколько лет. Но, как мы сейчас знаем, домой им так и не суждено было попасть до далекого 1956 года.
- Как ваша семья адаптировалась к новым условиям жизни в Сибири? С какими трудностями сталкивалась на новом месте проживания?
Мама только рассказывала, что им было очень тяжело. И когда в 1956 году им было разрешено вернуться обратно на Родину, этой деревни, где они жили, уже не было. Они жили в Саратове. в маленькой деревушке Эрленбах. Когда закончились военные годы, мама была уже взрослая. Ее старшая сестра и старший брат после 1956 года вернулись обратно на Волгу. Но они уже не жили в той деревне, откуда уехали. Им пришлось найти место в другой деревне. А мама с двумя сестрами остались жить здесь, в Сибири. Две старшие сестры были взрослые и уже вышли замуж, и мама осталась с ними. И пока они жили в Красноярке до 1956 года, им приходилось постоянно отмечаться в сельсовете, что они еще здесь, на месте и никуда не уехали. Даже когда они выезжали закупаться или в районный центр Шербакуль к знакомым, им тоже нужно было обязательно отмечаться в сельсовете.
После 1956 года мама тоже вышла замуж. Образовалась новая семья, и они жили вместе с бабушкой. Жили с ними еще старшая сестра, старший брат и младшая сестра по отцовской линии. Все они жили в маленьком домике, в котором было всего три комнаты. Но у каждого был свой угол. Когда они уже были постарше и переехали в Красноярку, в этой деревне жили одни немцы. И все равно тех, кто приехал с Волги, называли „Rosseier“ («русские» диалект), а тех, кто давно уже проживал в деревне, называли сибиряками. И часто можно слышать такие фразы: „Rosseier“ («русские» диалект) что-то придумали, а сибиряки натворили. Такое различие было вплоть до 90-х годов, когда люди начали переезжать в Германию.
Наша деревня была очень чистой. Люди хорошо смотрели за своими постройками, постоянно подметали свое подворье. Утром на улице нельзя было увидеть ни одной соломинки. На первое мая все заборы должны были быть побелены.
- Может быть, у вас остались какие-то реликвии или вещи от ваших родителей/бабушки с дедушкой?
Из маминых вещей, что остались у меня дома, это фотографии, где мама еще совсем маленькая. Эти фотографии были сделаны еще до войны. Также у меня есть мамино свидетельство о рождении на русском и немецком языке. Оно уже, конечно, совсем порванное, но для меня это большая память о маме. Матери с отцом, к сожалению, больше нет. Наверно, сейчас можно было больше спросить у них о том тяжелом времени. Потому что до 90-х годов мы с родителями, либо бабушкой или дедушкой, или с кем-то еще сосем мало говорили о военных годах. Потому что было запрещено. Люди боялись. А когда уже 1956 году было разрешено возвращаться домой, все равно об этом говорили совсем мало. Бабушка с дедушкой не хотели ничего рассказывать. Мама была маленькой, она не могла ничего рассказать, она многое забыла. Единственное можно было что-то услышать от ее старших сестер.
- Как депортация вашей семьи повлияла на вашу культурную идентичность и самосознание? Сохранили ли вы традиции и язык своей культуры после депортации?
Я хорошо помню, когда мы были еще маленькими, мы праздновали Пасху, Рождество, ходили от дома к дому колядовать. Мы читали маленькие шуточные стишки – колядки. Один я помню очень хорошо «Я желаю вам дыру в доме, киньте мне ваш кошелек, не заставляйте меня так долго стоять, хочу в следующий дом идти» [перевод с диалекта]. И за это нам давали конфеты, кто-то давал даже деньги. И мы счастливые бежали домой.
На Пасху мы, конечно, обязательно красили яйца, но мы не знали, что для нас их красила мама и клала их в шапку. Мы всегда думали: это делает пасхальный заяц. Уже когда мы были постарше, мы праздновали Пятидесятницу. Конечно же, как и у всех, мы праздновали дни рождения. Моя бабушка с мамой были очень верующими, они праздновали все церковные праздники.
Из немецких песен я помню только одну. дёДома мы не пели песни, но эта песня у меня всегда в голове. Ее всегда пели на свадьбе, когда снимали венок „Schön ist die Jugend“. На моей свадьбе еще пели эту песню, но когда выходили замуж мои дочери «мода» на нее уже, к сожалению, прошла.
Дома до 90-х годов, пока не пошло массовое переселение в Германию, мы все говорили только на немецком. Я пошла в школу, не зная русский язык. Дома мы говорили только на немецком языке. В нашей деревне был парень, он был русским. Мы с ним говорили по немецкий, а он с нами по русский, и мы друг друга понимали. Сейчас, когда многие люди переехали в Германию и в деревню приехало много людей из Казахстана, Киргизии, язык в деревне утрачен.
Мои дети дома говорили только на немецком языке (диалекте). Старшая дочь только в садике научилась русскому. В моей деревне, где я живу, живет моя сестра и брат. С ними, конечно же, я общаюсь только на немецком языке. В настоящее время мои дети уже взрослые и у них свои семьи. Они, конечно же, понимают немецкий язык, но не говорят. Старшая дочь владеет отлично и литературным немецким, и швабским диалектом, а младшая стесняется говорить. А внуки ходят в центр немецкой культуры. Они учат там немецкий язык, но понимают совсем мало.
Во время работы, когда мы делали что-то серьезное, мама часто говорила: «Много рук — быстрый конец» [перевод с диалекта]. Либо, если что-то делала не так или не хотела делать, мама всегда говорила: «Волк теряет шерсть, но не повадки» [перевод с диалекта].
Как я уже говорила, бабушка с мамой были очень верующими. У нас дома было много религиозных книг. Каждое воскресение они ходили на молитвенные собрания и там пели. Это были и похоронные песни, песни на Пасху или Рождество. Я тоже хожу на собрания и также пою молитвенные песни.
- Расскажите, как в настоящее время Вы сохраняете культуры и историю своего этноса?
Я уже говорила, что в военные и послевоенные годы, в 70-ые и 80-ые года было забыто очень многонемецких традиций. Немцы боялись говорить на родном языке. Я знаю, когда я заканчивала школу и хотела подать документы в институт, я боялась, что не поступлю. Было очень много немцев, которые хотели получить высшее образование, но не смогли поступить, потому что были немцами. Их не принимали.
В это время, до 90-х годов, было много потеряно из истории российских немцев и языка. Были потеряны стихи и песни на немецком языке, все было забыто. Но с 2000-х годов, когда у нас появилась возможность посещать центр немецкой культуры, мы снова можем учить немецкий язык, историю. Мы можем петь немецкие песни, танцевать танцы российских немцев и можем приглашать наших детей в наш центр. Для этого у нас есть много материалов.
С 2002 года я работаю в нашем селе в Центре немецкой культуры. Приходят очень много детей, которые учат язык, песни, узнают историю и культуру РН. У нас много материалов от МСНК (Международного союза немецкой культуры) и от нашего Русско-немецкого дома в городе Омске. Эти материалы действительно очень полезны и детям нравятся.
Поэтому можно сказать большое спасибо МСНК и РНДО, что не забывают про культуру и историю российских немцев.