Николай Гернет: интервью о творчестве, любви к Арктике и верности самому себе, 24.09.2024

Николай Гернет - архангельский фотограф, победитель и финалист российских и международных конкурсов, участник множества экспедиций и сотрудник национального парка «Русская Арктика». Сейчас у Николая, помимо полевой работы, есть своя фотошкола в Архангельске, где каждый год десятки людей учатся видеть детали через видоискатель фотокамеры. В интересной беседе Николай поделился с нами историей своей семьи, началом карьеры, особенностями работы в экстремальных условиях и рассказал о теплых отношениях с учениками.

Чем хотел заниматься маленький Николай Гернет? Вы сразу хотели связать свою жизнь с творчеством или это пришло позднее?

У меня есть дядя, двоюродный или троюродный. В детстве, когда он приезжал к нам в гости, он всегда приезжал на дорогой машине, с супругой, одетой в красивую одежду. В Советском Союзе это было большой редкостью, все жили попроще. Когда я спросил: «А кем наш дядя работает?», мне ответили, что он работает шахтером. Понятно, что он работал не в шахте, а начальником у шахтеров, но мне сказали, что он шахтер. И в детстве я тоже хотел стать шахтером, чтобы у меня была красивая машина, красивая одежда. И всегда маленький говорил, что буду шахтером.

Потом, как и многие советские дети, я хотел стать милиционером. Очень внезапно. Семья у меня медицинская: мама врач, много врачей вокруг, папа работал на предприятии, где его работа была связана с медициной. В детстве я много времени проводил у мамы на работе, в больнице. Потом мой брат поступил в медицинский, а я как-то не чувствовал тяги стать врачом. Тем более, я видел, какая это сложная работа, какая сложная у брата учеба, и, так как склад ума у меня был скорее гуманитарный, я пошел на факультет социальной работы. Факультетов журналистики или психологии в Архангельске тогда не было, поэтому и выбрал это направление. Вроде бы и медицинский, но на факультет социальной работы.

Как-то на втором курсе я проходил мимо редакции вузовской газеты. Заглянул в кабинет, сказал: «А мне не нравится, как выглядит газета сейчас». На меня посмотрели и ответили: «Не нравится? Заходи, садись и делай, как нравится». Так и получилось, что со второго курса я был в этой вузовской газете. Пошел по всем журналистским ипостасям: сначала верстал газету, потом писал статьи. Поскольку бабушка была преподавателем русского языка и литературы, у меня никогда не было проблем с языком и с выражением своих мыслей в письменном виде. Пошли статьи, потом поработал немножко на радио, поработал на телевидении, а параллельно с этим уже готов был и навык фотосъемки. Мой отец не был профессиональным фотографом, но фотоаппарат в семье был, фотографировать он любил, ходил в походы. Поэтому я был обучен фотосъемке, дома мы все эти фотографии проявляли, печатали, развешивали, сушили. К окончанию университета, появился вопрос, чем зарабатывать, потому что зарплата по профессии не покрывала затрат даже на дорогу. Что из моих навыков можно было монетизировать? Выяснилось, что фотография приносит больше всего денег и востребована. Меня звали на съемки, и так получилось, что начал зарабатывать частными заказами, в это дело и ушел.

Почему для себя вы выбрали именно пейзажную фотографию?

Пейзажная фотография появилась чуть позже, потому что в фотографии, как в любой творческой профессии, случается выгорание. Ты можешь снимать красивых девочек, свадьбы, какие-то встречи, официоз, но рано или поздно все это надоедает. А в пейзажной фотографии соединились две большие любви: к путешествиям и к съемке. Такая работа позволила совмещать приятное с полезным.

Путешествовать здорово, путешествовать за чужой счет - великолепно, поэтому и появилась пейзажная фотография.

Как на всех мотивирующих картинках написано: «Занимайся любимым делом и тогда тебе никогда не придется работать». Не совсем так, конечно, но получилось, что пришел к тому, чем действительно хотел заниматься: работать в путешествиях и в поездках.

Это такая редкость! Совместить личное увлечение с работой и получать за это деньги. Расскажите, а любовь к походам и путешествиям передалась от отца, как и любовь к фотографии?

Все идет от семьи. В детстве, когда ты еще сам маленький, отец приходит с друзьями, а они собираются куда-нибудь на байдарках. И вот эти байдарки сначала дома раскладываются, чинятся, потом собираются большие рюкзаки, вещи. А после поездки все эти большие дяди приходят, от них пахнет костром, они все в восторге, рассказывают, кого змея укусила, кто где там перевернулся. Они приходят, делятся, и, естественно, для ребенка это яркое впечатление. Ты хочешь быть похожим на отца, получить от него похвалу. Поэтому, возможно, все это и привело того мальчика Колю к тому, кто я есть сейчас. Такой пример очень заразительный. Меня, разумеется, брали в разные походы выходного дня, и, хотя ничего в этом такого сверхъестественного не было, все это так зацепило, что хотелось забраться повыше, зайти подальше.

А как родилась страсть к съемке в таких экстремальных условиях? Почему именно Арктика?

Когда я работал в университете, в какой-то момент я сам стал возглавлять газету, возглавил пресс-службу университета. В университете, как обычно, были разные поездки, экспедиции преподавателей со студентами. Первое место, куда я попал вот так «экстремально», это как раз была научная экспедиция. Мы исследовали условия работы вахтовиков на острове Колгуев в Баренцевом море. Я, конечно, ездил фотографом, но ученые там занимались исследованиями. Там мы жили две недели, это было в марте: погода лютая, зима, тундра. Мы прилетели вертолетом, нас высадили, все это было очень романтично.

Мне понравился север, с тех пор я старался почаще туда забираться. Следующее, что мне удалось сделать — это поучаствовать в большом проекте, который назывался «Красный чум». Это еще старая советская тема, которую возобновили нефтяники: помощь кочевому населению тундры. Нас было два человека «из цивилизации»: первый - доктор, второй - я, помощник доктора, моя должность называлась «культработник». Нас закинули в бригаду оленеводов, дали проводника, каждому дали по упряжке с оленями, и мы со всем своим скарбом путешествовали между другими оленеводческими бригадами. Мы посетили семь или восемь бригад, больше месяца кочевали по тундре, жили в чуме, в палатках, ели сырое мясо, ягоды, пили кровь, управляли оленями, падали с упряжек. Это была фантастика, конечно. Целый месяц у тебя над головой чистое небо, бескрайняя пустошь вокруг, север. А потом ты приезжаешь домой, просыпаешься, а над головой потолок. Он тебя прямо придавливает, так хочется назад. Я всегда старался забраться туда севернее-севернее, с разными интересными проектами.

Сначала жизнь меня закинула в Москву работать, для Минздрава. Я сижу на Красной площади, смотрю в компьютер, а в компьютере написано, что в Архангельске организовался национальный парк «Русская Арктика». Я сижу, а «Русская Арктика» поехала на северный полюс, «Русская Арктика» поехала на Землю Франца-Иосифа. Я сидел-сидел, а потом написал заявление об увольнении, встал и уехал обратно в Архангельск, пришел в этот национальный парк. Потому что без мечты жить невозможно, особенно когда ты видишь, что она совсем рядом. Надо просто встать, и хотя бы дойти туда.

«Хочу выиграть в лотерею», - купи лотерейный билетик. «Хочу уехать в Арктику», - ну так уволься со своей работы и езжай в Арктику. Так и получилось.

Расскажите, какие эмоции были перед поездкой в свою первую экспедицию?

Я просто не верил в реальность происходящего. До последнего момента не верил. Когда я приехал в нацпарк, говорю: «Ребята, я вам пригожусь, я могу снимать вот это, вот то, не боюсь путешествовать, не боюсь экстремальных условий». Мне сказали: «Хорошо, первого августа выезжаем на Землю Франца-Иосифа». Иногда я смотрю на тех, кто сейчас приходит к нам в первый раз: у них всегда одни и те же вопросы. «А нас не съедят белые медведи? А айсберги действительно такого цвета? А нас будет укачивать и тошнить?». Какие должны быть эмоции, когда ты попадаешь в то место, которое кажется нереальным? Что такое «Земля Франца-Иосифа» для обывателя? Это что-то из кино, из книжки, из телевизора. Примерно такие эмоции и были. Когда судно выходит из Мурманска, день-два идет по морю, и на горизонте появляются эти острова с ледяными шапками, и птички другие начинают летать, и айсберги начинают плавать, это, конечно, сказка.

Для каждого человека есть свое место на земле, которое его «прет». Не все обязаны любить Арктику, далеко не всем она нравится, но когда человек находит то место, которое прямо «его» - это самое главное. Каждый должен найти такое место для себя. Для кого-то это Кавказ, для кого-то это Байкал, для кого-то это Курилы. Для меня это оказалась Арктика.

Как каждый раз получается пересиливать себя и выходить с техникой в лютый мороз, ночью, на рассвете?

Если это доставляет удовольствие, если ты испытываешь положительные эмоции от того, что тебе бьет ветер в лицо, от того, что ты отмороженными пальцами из последних сил нажимаешь эти кнопочки, заставлять себя не приходится.

Все упирается в экипировку: в Арктике, если ты подготовлен, правильно одет, если у тебя борода растет, то тебе этот холод уже не так и страшен. Современная одежда позволяет находиться на улице сутки, и не испытывать дискомфорта.

Помимо экипировки, все упирается в технику безопасности: не выходить одному, не выходить в темноте, носить с собой ракетницу, оружие, уметь отгонять медведей, знать, как вести себя в разных ситуациях. Очень важна подготовленность.

А иначе, кто еще сделает эти снимки? Ты понимаешь, что на две-три тысячи километров вокруг тебя нет еще одного фотографа. Эксклюзив - это то, что заставляет ехать снова и снова.

А со временем перестает быть страшно? Это же действительно пугает, когда ты один на несколько десятков километров, а вокруг медведи и снег.

Ну, страх не должен уходить. Когда ты перестаешь бояться, ты можешь погибнуть. Каждый раз ты должен просчитывать все варианты. Допустим, я поехал на снегоходе, а снегоход у меня сломался — какая у меня точка невозврата? Ехать дальше или не ехать? Рисковать или не рисковать? Если вышли на лодке, подует ветер, куда мы примкнем? Промокнут патроны, если мы выпадем из лодки, или не промокнут? Надо каждый шаг пытаться просчитывать.

Арктика — территория очень недружелюбная, каждый год люди гибнут, каждый год есть нападения медведей, каждый год есть несчастные случаи. И когда ты все это понимаешь, начинаешь думать: у меня дома двое маленьких детей.

Что лучше: снять какой-то кадр или гарантированно вернуться домой? Вот и ответ на вопрос, нужен ли тебе этот риск. Как на плакатах: «Водитель, тебя ждут дома». Тут то же самое: «Полярник, тебя ждут дома». Риск, конечно, дело благородное, но у меня жена каждый раз говорит: «Коля, если тебя съест медведь, я тебя найду и убью».

Когда я сопровождаю группы, я один из самых суровых сопровождающих. Десять раз все перестрахуются, пока выйдут. Никто никуда не отойдет, пока разрешение не получит. Одно дело — за самого себя отвечать, ты знаешь свои границы. А когда других ведешь — совсем другая ответственность. Говорят, «Коля, ты перестраховщик». Да, перестраховщик. Живые вернулись? Надо спасибо сказать, что живые вернулись. Иногда не возвращаются.

Вас в основном воспринимают, как фотографа-пейзажиста, но у вас есть удивительные городские репортажи, очень тонкие, ироничные. Для таких работ должно быть особое настроение или вы всегда готовы увидеть в обычном необычное?

Сезон полевой небольшой, лето короткое. Арктическое — особенно короткое, на нормальную работу есть всего два месяца. На зимовки я никогда не оставался: с точки зрения фотографа нет смысла. А снимать что-то надо, навыки нужны.

Проблема в том, что глаз фотографа уже нацелен на поиск каких-то сюжетов, замечаешь все. А раз замечаешь, надо снимать. Тренируешься: композицию, навык поиска сюжетов. Если ты уберешь камеру на восемь месяцев и будешь заниматься чем-то другим, то потом тебе будет очень трудно входить в работу снова. А если ты снимаешь в городе, ловишь сюжеты и там, то навык фотографа не теряется.

Ты либо фотографируешь всегда, либо не фотографируешь.

А способность замечать — это больше про талант или про натренированность?

Здесь все вкупе, потому что если ты хочешь быть фотографом, то у тебя должна быть какая-то изначальная планка желания. Я хочу быть фотографом, значит, я хочу снимать это, это и это. Если хочешь, значит, тренируй. На одном желании ты далеко не уедешь. В творчестве, как в спорте: ты не можешь сегодня поднимать сто килограмм, а завтра двести. Ты смотришь, практикуешься, видишь, как делают другие, учишься, пробуешь каждый день и в какой-то момент ты до какой-то границы дойдешь. Но пока ты не будешь пытаться ее расширять, ты ее не найдешь. Если ты говоришь: «Все, я теперь супер-мастер, когда бы ни вышел, шедевр сниму», — это не сработает. Каждый день нужно выходить и снимать-снимать-снимать. Даже с телефона. Тень интересную увидел — попробуй снять.

Своим ученикам, даже когда они на официальных мероприятиях, я всегда говорю: «Ребята, вам же не нужно его от начала до конца снимать. Снимите что-нибудь протокольное, а дальше попробуйте творчество найти». Навык прокачивается не работой в газете, для нее не нужно никакого творчества. Творчество делается для себя, ты делаешь его, чтобы самому получить удовольствие.

А что самое интересное удалось заснять в черте города?

Фотографии раскрываются со временем. То, что ты снял и вот сейчас оно показалось прикольное, через десять лет может оказаться уже «так себе». Или наоборот, какая-то фотография «выстреливает», и ты смотришь на нее на протяжении десяти лет, а она все десять лет на себе держит внимание, притяжение. Одну из таких классных фотографий, которая мне нравится, я снял то ли в 2005, то ли в 2006 году. В Архангельске был день города, на день города у нас на здание мэрии вешают большой плакат с Архангелом Михаилом, в честь которого назван город. Была плохая погода, и полицейские, тогда еще милиционеры, были одеты в плащи-дождевики. У меня получилось совместить одного из таких милиционеров с архангелом. Получился милиционер с крылышками ангела.

Фотография получилась с юмором, при этом добрая, не обидная. Я потом смотрю, а она то на «Пикабу» вылезает, то еще на каких-то сайтах. Она начала жить своей жизнью. Я даже какое-то время хотел найти этого мужика и спросить, как он сам к ней относится, как живет. Но решил, что, если меня не ищут, значит он тоже это с юмором воспринял. Самое главное — не сделать ничего плохого, не принести никому вреда. Я думаю, что эта фотография соблюла этот баланс. Репортера, конечно, всегда интересует вопрос героя. Что дальше с ним произошло? Наверное, это одна из самых любимых фотографий в городе.

Почти все ваши городские фотографии очень добро-смешные, с юмором!

Главное, чтобы они не были гадкими и обидными. Я думаю, что всем весело: и людям на себя со стороны посмотреть, и мне историю города сохранить позитивную.

Помойки все могут снять, а ты попробуй найти в этом что-то доброе, это намного сложнее.

Сейчас у вас своя фотошкола в Архангельске. Что сподвигло вас ее открыть? Что самое интересное в обучении других?

Фотошкола — это проект, который нельзя было держать в себе. К какому-то моменту накопился такой опыт и знания, взгляд и внутреннее состояние, что без боли нельзя было смотреть на то, что творится с фотографией. И хотелось как-то поделиться, научить, чтобы было потом самому приятно смотреть на те фотографии, которые появляются в ленте.

Фотошколе уже, наверное, 16 лет. С 2008 года проект был запущен, и многие из тех, кто приходил на учебу в 2010−2012, стали профессиональными фотографами, перепрыгнули меня через голову сильно-сильно уже.

И это здорово, потому что плох тот учитель, ученики которого не стали лучше него самого.

Поэтому за многих людей очень рад. Понятно, что большинство приходит в фотошколу для того, чтобы научиться снимать для себя, для семьи. Телефоны стали крутые, фотоаппараты стали крутые, а люди покупают и думают, что оно само станет такое красивое. А оно не становится. Когда мы покупаем машину, она за нас не ездит, какая бы она крутая не была. С фотоаппаратом такая же штука. Поэтому люди учатся, это целый цикл курсов. Есть базовый, а уже потом люди отдельно идут, на студийный, на репортажный, на пейзажный. И вот когда люди проходят два, три, четыре курса, какие-то встречи, тогда мы куда-нибудь выезжаем или проводим мероприятия. Смотришь, год-два-три, и человек начинает вырастать.

Все, конечно, упирается исключительно в самого человека. Есть такая поговорка, что «Фотографии нельзя научить, но можно научиться».

Здесь должен быть максимум свободы и максимум поддержки, потому что человек очень часто боится выйти за какие-то рамки. А ты ему говоришь: «Да, да, иди, выходи, выпрыгивай прямо, несись, вообще и не оглядывайся». «А что, так можно было?». Так нужно. Никого не спрашивай, просто сам иди и делай.

Все, что нужно — это навыки настроек объяснить: почему не получается, как фотоаппарат правильно держать, как кнопочку нажимать, как вспышку синхронизировать. А вот стиль — это то, что человек выбирает для себя сам, и в этом ограничивать никак нельзя. Хорошо-плохо… В искусстве таких критериев быть не может, иначе бы это не было искусством.

Мы школу в шутку называем сектой, потому что сообщество — это всегда важно. Одному плохо, а в сообществе всегда легче.

Как так получилось, что вы познакомились с Николаем Литау? Он лауреат Всероссийского конкурса «Лучшие имена немцев России» и интересно то, что вы не единственный из сообщества российских немцев, кому так полюбилась Арктика.

Я, честно говоря, даже не знал, что он немец. С детства просто получилось, что у меня такая фамилия и я ко всем иностранным фамилиям очень спокойно отношусь. Не пытаюсь выяснить, кто человек по национальности, честно говоря, не очень за этим слежу.

В Арктике не так много людей, которые делают какие-то проекты, и яхты можно все пересчитать по пальцам. Конечно, все эти люди рано или поздно пересекаются, потому что маршруты одни и те же, архипелагов не так много. Литау давно у всех на устах, много раз яхта приходила в Архангельск, но как-то в Архангельске я мимо проходил и все. Получилось так, что в Нарьян-Маре стояла наша яхта, на которой я работал, и Литау стоял рядом у причала. Они подошли вечером, вышли встретиться, познакомиться, он пригласил в гости на яхту зайти. Оказалось, что там даже книжка у него есть, в которой есть мои фотографии. Я говорю: «Вот видите, я уже на яхте, оказывается, катаюсь». Посмеялись.

Опять же, это не конкуренция. С таким человеком втройне приятно пообщаться, потому что Литау, конечно, легенда всех этих экспедиций. Поэтому то, что он, оказывается, еще и относится к сообществу российских немцев, это для меня сейчас просто было приятным дополнением. Наши люди везде, даже в Арктике немцы.

А про свои немецкие корни расскажете?

Мои предки приехали в Архангельск в 18 веке, делали много проектов. Был лесозавод, был канатная фабрика в центре Архангельска, жили в немецкой слободе. Понятное дело, от этих мест ничего уже не осталось. Архангельск полностью перестроен, и все было изъято. Часть родственников пострадала во время репрессий. Часть родственников, когда была интервенция в Архангельске, уехали.

В 90-е годы было большим для Архангельска событием, когда приехала Евгения Фрейзер (урожденная Шольц). Она родилась в Архангельске, и ее девочкой, как раз, когда уходили интервенты, родители увезли в Шотландию. Она там всю жизнь прожила, но говорила, помнила русский язык, помнила свое детство, вела дневник, вела записи. Она выпустила книгу, называется «Дом над Двиной». Для Архангельска это было целое культурное событие. Благодаря этой книге всколыхнулось движение немецкой слободы, было зарегистрировано даже общественное движение «Немецкая слобода в Архангельске», люди начали встречаться, по сюжету этой книги делали какие-то сценки.

А Евгения Фрейзер оказалась двоюродной сестрой моей бабушки по отцу. Позже она выпустила другую книгу под названием «Осталась только Двина»: только река осталась от города, который она помнила, в котором она родилась. Потом приезжал ее сын, Майкл. На месте, где стоял их дом, они высадили дерево, теперь это дерево на территории больницы, его охраняют отдельно, как память. Майкл тоже, к сожалению, уже умер. И вот сейчас, буквально этим летом, приезжала ее внучка Джоанна, получается, моя четвероюродная сестра.

Тираж самой книги «Дом над Двиной» был небольшой. У меня вот в семье хранится, например, эта книга, которую она подарила отцу с дарственной надписью. А Джоанна хочет перевыпустить книгу с бабушкиным переводом, и сделать две книги под одной обложкой.

Я, например, себя, конечно, воспринимаю исключительно как русский человек. Да, фамилия осталась, фамилией я очень горжусь, историей рода очень горжусь, но сам себя я, конечно, воспринимаю русским человеком.

У меня есть вторая половина, жители Архангельской области, из глубинки, максимально простые люди, без всяких званий и так далее. И этой половиной я горжусь не меньше, чем половиной, которая Гернет. Конечно, я сам себя воспринимаю коренным архангелогородцем. Поэтому для меня север, Архангельск, они, конечно, являются непосредственно душевной родиной. Мне на севере нравится, мне здесь комфортно и хорошо, и я хочу, чтобы Архангельск развивался, рос, и я за то, чтобы Архангельску было хорошо со мной.

Предками со стороны немцев я очень горжусь и стараюсь с ними сотрудничать. У нас в Архангельске есть российско-немецкое сообщество, они запрашивали какие-то статьи и материалы отца, работавшего в архивах. Я с ними с удовольствием делился этими материалами, они выходили, отец переписывался даже с кем-то.

Николай, а что бы вы сказали себе в детстве?

Ничего не бойся.

А что бы спросили у себя через пять лет?

Вот этот вопрос сложнее. Наверное: «А тебе до сих пор ничего не жаль? Ты верен себе?». Вот так.