17 Сентября 2024

Актер театра и кино Владимир Майзингер: как играть на сцене и быть настоящим в жизни

- Елена Поданёва -

Владимир Майзингер – заслуженный артист России, актер театра и кино, чье мастерство отмечено престижными наградами: театральной премией «Золотая маска», призом за лучшую мужскую роль на фестивале «Виват кино России!». Владимир служит сцене уже больше тридцати лет и прошел витиеватый путь, начав его в Красноярском драмтеатре в начале 90-х годов. Затем Омск, Ярославль, а сегодня - труппа Московского театра имени Пушкина.

С ним любят работать коллеги по сцене и известные театральные режиссеры, среди них: Евгений Гришковец, Евгений Марчелли. Последний в одном из интервью описал Майзингера, как актера, в котором «удачно сочетается немецкая практичность и русский сентиментализм».

Его предки – поволжские немцы.

А какие немецкие черты находит в себе сам артист, Владимир рассказал нашему корреспонденту. Беседа получилась довольно философской: об актерской игре в театре и кино, этике артиста и психологии, эмоциональном опыте каждого человека и о том, как быть настоящим в жизни.

21 сентября Владимир Майзингер выступит на торжественной церемонии награждения всероссийского конкурса «Лучшие имена немцев России» и прочитает лирику Виктора Шнитке.

Владимир, сегодня вы заслуженный артист России, уже больше 30-ти лет служите театру. Хочется вернуть вас на «машине времени» в детство, когда все началось… В разных интервью вы рассказывали, что это был фильм «Воздухоплаватель», где снялся ваш земляк – челябинский актер Леонард Варфоломеев. Расскажите подробнее, когда маленький Володя решил быть актером?

Да, это действительно связано с моим земляком Леонардом Ивановичем Варфоломеевым. Я увидел фильм с его участием, когда мне было 12 лет. И это послужило причиной тому, что я увлекся театром: сначала пошел, чтобы увидеть актера вживую, а потом ходил на разные спектакли.

Но, мысль о том, чтобы самому стать актером, пришла позже, лет в 15. В юности мне казалось, что актеры – это какие-то необычные люди. А однажды прочел объявление, что набирают на курс и просматривают абитуриентов. И понял: «Это такие же парни и девчонки, как и я! Можно пойти отучиться и самому стать актером. Вот и все».

И с этой мыслью я жил. В театральный поступил уже после армии.

Когда я общаюсь с актерами или читаю их истории, многие из них вспоминают про сценки на уроках литературы или театральный кружок в школе. У вас была такая ступенька?

Да, это был драмкружок в ДК. Недалеко от нашего дома, когда я жил ребенком в Челябинске, был Дом культуры. Мы называли его «Зеленый клуб»: он был буквально зеленого цвета.

Его уже давно снесли. А в те времена мы, молодежь, там обитали: это дискотека, кино, библиотека. И там же был драмкружок, я ходил туда года три.

Вы помните свою самую первую роль?

Да, Пурга!

Это была какая-то сказка, и мы вдвоем с еще одним мальчиком играли Пургу, бегали в белом одеянии (ред. Владимир в этот момент изображает на себе большое «покрывало» и волнообразные движения).

На следующий год в новогодней сказке я уже играл волка. Были специальные сборники для самодеятельных школьных кружков, и оттуда брались пьесы на Новый год. Вот это была первая проба.

Я впервые подробно рассказываю про этот драмкружок! Никогда в интервью не вспоминал о нем…

Видимо, у меня это не ассоциировалось с началом профессиональной карьеры. Это все же разные вещи.

Но всегда интересно узнать, откуда начинается ручеек. Сегодня актер играет на сцене известных классических персонажей, а начинал, допустим, с роли Жука или вот Пурги. Пурга – это очаровательно!

Ваш театральный путь – из провинции в столицу – довольно витиеватый. Вы почти ровными десятилетиями служили в разных театрах: сначала Красноярский драмтеатр, потом сцены Омска, Ярославля и с 2019 года Москвы.

Любопытно, какая сила подталкивает вас срываться с комфортного места и двигаться дальше и дальше?

Наверное, желание двигаться по профессии.

Причина движения – это желание движения. Что заставляет человека идти? Какая-то цель. Вот сейчас я выйду и пойду в магазин, чтобы купить продукты. И так всю жизнь: двигаешься, чтобы не сидеть на месте.

Интересно, как начиналась ваша профессиональная карьера. Это был Красноярский драматический театр в 1991 году, то есть в аккурат начало 90-х – не самое простое и устойчивое время. Кажется, тут бы просто выжить и заработать на хлеб...

Расскажите, пожалуйста, как это было.

Да, было трудно.

С одной стороны, начинается работа в настоящем профессиональном театре, первые роли. Когда ты только начинаешь работать, безусловно, есть большая жадность до профессии и хочется играть!

Но в то же время думаешь: а как жить в новых условиях, когда в стране все изменилось. И мы с моими товарищами, тоже начинающими актерами, пробовали что-то помимо театра.

Все делали! Я записывался на радио, на телевидении; вели свадьбы и всяческие корпоративы, допустим, юбилей завода. Выступали со спектаклями в детских садиках.

Причем мы зарабатывали не ради богатства, а просто копейку, чтобы выжить.

Да… «Хочешь жить, умей вертеться» — самое буквальное воплощение поговорки.

Стало интересно, был ли у вас в начале карьеры и есть ли сейчас страх сцены?

Раньше его было больше. Разница в том, что сейчас пытаешься избавиться от груза ответственности: тебе надо играть, точно помнить текст, все делать четко.

Понимаете, в начале карьеры ты еще не очень осознаешь себя, не всегда можешь оценить, хорошо получилось или не очень. А со временем уже чувствуешь: вот вчера было похуже, сегодня замечательно.

А когда был студентом, очень волновался: «Как это я выйду, а там полный зал?!»

Получается, сейчас, как вы сказали, это больше ответственность и рефлексия?

Да, груз ответственности. Ты уже не имеешь права сделать хуже, чем ты делаешь всегда.

По тем материалам, которые я смотрела и читала о вас, я уловила, что вы с особым трепетом и уважением говорите о периоде работы в Омском театре драмы. От вас даже прозвучала такая фраза: «Если из меня что-то и вышло, то благодаря Омскому театру».

В чем значимость этого периода в вашей карьере?

Я уехал оттуда, получается, уже почти 15 лет назад. И мне трудно судить, какой театр сейчас.

Но в то время, когда я там работал с 2000 по 2010 год, это был театр с очень сильными и правильными театральными традициями. Там не было ничего лишнего, что мешает хорошему театру. И было все для того, чтобы развивалась нормальная атмосфера и театральная среда.

Это очень сильная труппа – было, у кого учиться. Хотя я приехал туда уже взрослым актером. Но мне было кого слушать, старшие коллеги делились важными моментами. В то время в Омском театре работали очень интересные режиссеры. И поработав с ними, я получил еще дополнительную школу.

То есть для вас это оказалась очень плодородная среда, чтобы расти.

Да, да, и так для многих. Я знаю актеров, для которых это было мощным трамплином, и все вспоминают об Омском театре, как о чем-то важном.

Я прочитал в одном журнале такую шутку про театральных критиков. Они же ездят по всей России, смотрят спектакли и потом пишут про них. И вот два критика обсуждают, откуда что надо привозить.

Предположим, если ты поехал на Дальний Восток, надо везти красную икру, из Тулы – пряники и пастилу, в Астрахани надо купить на рынке черную икру.

А что везти из Омска? И театральные критики говорят: «Из Омска ничего везти не надо, туда надо приехать и идти в театр».

От вас сейчас прозвучала интересная фраза: «правильные театральные традиции». Расшифруйте, пожалуйста.

Понимаете, в театре самое главное – что вечером должен выйти спектакль, и он должен пройти хорошо. И когда все это понимают, тогда это правильно.

А бывает, что человеку неважно, как пройдет спектакль – лишь бы мне было хорошо. Или неважно, как наш театр оценивают – лишь бы меня любили. И когда таких людей несколько, то все начинает рушиться.

Мне пришла аналогия со спортом, что это, как командная игра.

Театр – искусство ансамблевое. Это художник или писатель может сидеть дома один. А на театральной сцене, да, это командность, тут нужно присутствовать, уметь чувствовать. На театральных курсах везде учат одному и тому же. У Станиславского есть целая глава «Этика», и все одинаково ее читали. Но где-то эти традиции работают, а где-то нет.

В продолжение темы этики и этого состояния «лишь бы мне было хорошо». А как не заболеть звездной болезнью, когда ты артист и получаешь признание, награды?

Ну, любить себя надо, это тоже данность профессии. Но важно всегда понимать: главное, чтобы вечером спектакль прошел хорошо. Это должен знать каждый: актер, костюмер, осветитель, монтировщики – все!

И когда все думают о том, что зритель должен прийти и получить то, что заложено в спектакле, тогда все просто работают.

Когда ты думаешь о работе, то ничем не заболеешь.

Хочется еще поспрашивать вас изнутри актерской жизни: о границе между ролью и реальностью. Есть ли герои, которые в чем-то тождественны вашим ценностям, характеру?

Часто бывает так, что ты играешь и думаешь: «Надо же, я сейчас примерно в похожей ситуации!». И вдруг находишь параллели с тем, что у тебя происходит или произошло в жизни.

А можете конкретный пример вспомнить такой параллели с жизнью?

О-хо-хо-хо! Один пример сейчас вспомнился, но не хотелось бы его вспоминать. Поверьте, что так часто бывает.

Но это не прямо один в один. Например, твоему персонажу открылись на что-то глаза. И ты понимаешь, что месяц-два назад у тебя самого была ситуация, когда у тебя на что-то открылись глаза, и ты так же это переживаешь.

Поделитесь своей внутренней кухней, как вы готовитесь к новой роли, как к ней подступаетесь.

Я за то, что в каждом из нас есть все! Только в разных пропорциях. В каждом из нас есть гений, страшный злодей. Другое дело, что ты будешь культивировать для роли.

На этот вопрос хорошо ответил еще Станиславский. Сохранилась единственная видеозапись 1930-х годов, где можно увидеть и услышать Константина Сергеевича. Это маленький кусочек репетиции «Тартюфа».

Станиславский разговаривает с актрисой и объясняет, что ей надо наврать. И говорит: «Ну, в вашей же природе есть такой опыт, что вы можете солгать». Она отвечает: «Как человек я это умею, но в себе не культивировала» – «Для этой роли вы можете культивировать это качество».

Все в нас есть, и мы можем развить в себе определенное качество для роли и понять персонажа. И это еще помогает по-человечески: мы часто думаем про себя… слишком хорошо, а когда начинаешь разбирать, то понимаешь, что все мы люди. И чтобы какие-то вещи развить, не обязательно бегать смотреть что-то или кого-то.

Иногда, конечно, я вспоминаю подобных людей, если мне кажется, что мой персонаж похож на кого-то. Вспоминаешь, как он говорит, смотрит. Например, человек постоянно хмурый.

Но, прежде всего, ты думаешь: а почему он так делает. Не просто его копируешь – нужно понять природу происходящего. Но это уже уроки по мастерству актера.

Знаете, это же очень хороший тренинг, говоря современным языком. Например, если мне не хватает где-то смелости проявить себя, то через роль я могу взрастить в себе эту здоровую дерзость.

Да, и я по своему опыту скажу, что очень многие психологические тренинги похожи на упражнения по актерству. И ведь в театральных вузах не преподают психологию.

Довольно странно, мне кажется.

А именно потому, что психология здесь, как бы излишний предмет: она либо дополняет, либо мешает. Есть такой предмет «Мастерство актера», и там все то же самое. В чем смысл упражнений? Помимо того, что воспитываются лицедейские качества, это еще и упражнения на мотивацию.

Один из важнейших моментов, заложенных в актерские этюды – это всегда понимание, что я хочу и что я делаю. И, собственно, с психологом обсуждают то же самое. Вся жизнь человека об этом: что он хочет, и для чего он делает.

Разница, наверное, в том, что психологические тесты и тренинги нормализуют психику человека, приводят ее в порядок. А актеры, как правило, играют людей в крайних обстоятельствах. Один свою любимую душит, другой еще что-то творит.

Мы играем людей в ненормальных ситуациях. А если играть о том, как все хорошо, кому это интересно? Поэтому должны быть либо шекспировские страсти, либо чеховские глубины.

Да, иначе катарсиса не случится.

Один из выводов, который я для себя сделала из этого фрагмента беседы, что актерская профессия дарит большую пластичность и гибкость для жизни вообще. Помогает понимать людей, более эффективно общаться и проявлять себя. Очень полезная профессия для жизни!

В каком-то смысле, да, но она не всегда это дает. Все равно играть на сцене, а потом применять этот опыт в жизни сложнее. На сцене можно быть решительным, но ты понимаешь, что лично для тебя это не повлечет никаких последствий. Ты знаешь, чем все закончится: поклон и все. А в жизни ты еще десять раз подумаешь, поступить так или нет. Потому что не знаешь, что будет дальше.

Да, в жизни есть продолжение после занавеса...

Владимир, вы еще снимаетесь в кино. Как вы чувствуете, в чем разница актерской жизни на экране и на театральной сцене? Чем вам интересно участие в кинопроектах?

Во-первых, я как бы заполнил ту нишу, которую не все помнят. Наша профессия по диплому называется «Актер драмтеатра и кино». А у многих «и кино» не случается. У меня это теперь заполнено. Чем интересно? Это другая специфика.

Для себя я так решил, что театр – все равно дело актерское, а кино – режиссерское. И в этом разница.

В театре режиссер ставит спектакль, он его выпустил – и спектакль идет. Режиссер уже не встанет и ничего не сделает. Спектакль достается нам, актерам. Потом на репетиции можно что-то поменять, но все равно вечером мы выходим и играем.

В кино совершенно наоборот. Мы снимаемся. И когда уже все снято, материал попадает в руки режиссера. И вот, что он сделает, такой фильм и будет.

И мне больше всего интересно, когда ты снимаешься и не знаешь, как это выглядит со стороны, даже не обратишь внимания, под каким ракурсом направлена камера. А потом фильм выходит, и мне интересно посмотреть, что же получилось.

Еще в театре много-много условностей на сцене. А в кино: если ты на улице, то ты снимаешься на улице, тебя водой облили и снимают.

Да, да, действительно.

А поделитесь с высоты своего театрального пути, как вы ощущаете: театр в 21 веке как искусство, он о чем?

Когда появилось кино, говорили, что исчезнет театр; когда появился интернет — вообще все исчезнет; но тем не менее, все продолжает быть. Каков современный театр, и зачем он?

Когда у всех стали появляться видеокамеры, еще до телефонов с камерой, я тоже подумал, что, наверное, кино исчезнет. Ведь теперь каждый может снять его.

А потом думаю: «Да с чего бы?». Цветные карандаши и авторучки были всегда, но не все становились великими художниками и писателями. Возможность есть: сядь и пиши. Но ты от этого не станешь Пушкиным. Если у тебя есть краски и кисти, это не значит, что ты Васнецов.

Какой он – театр 21 века? Я считаю, что он такой же, как и всегда. Единственное место, куда люди приходят, садятся в зал и смотрят истории, как кадры вживую.

Театр – это место живого общения, он таким был и остается. Но естественно, прогресс всюду входит, и в театр тоже. Раньше электричества не было, и горели свечи. И внизу в оркестровой яме сидел живой оркестр. Сейчас наши звукорежиссеры управляют звуком с компьютера, а на сцене уже включаются экраны.

Есть спектакли почти без декораций, потому что великолепным светом можно сделать такое, что и не надо ничего. И я играл в таких спектаклях. Все это замечательно, пусть оно работает.

Хочется еще задать такой философский вопрос об искренности, возвращаясь к Шекспиру: «Весь мир – театр…».

Я как фольклористка выступаю театрализовано со сказками. И однажды меня спросили: «А насколько ты искренна в жизни, все твои улыбки, реакции? Ведь ты же умеешь играть».

Что есть искренность на сцене и в жизни? Кто такой – искренний человек?

Искренний человек – открытый, не придумывающий себе, как я выгляжу, а как мне говорить. Он такой, какой есть – естественный и настоящий.

А на сцене, я бы сказал, нужна органичность. Но это не такая в бытовом смысле органичность: все, как в жизни. Ты можешь кривляться, быть странным, но это должно быть в органике данного спектакля, в гармонии с жанром.

По моему опыту общения, театральная среда – очень суеверная.

Верите ли вы в приметы? И можете ли поделиться театральными суевериями из вашей жизни?

Если я роняю роль, я на нее сажусь (ред. распространенная примета, согласно которой на упавший текст пьесы нужно сесть, чтобы избежать провала).

Перед каждым спектаклем мы собираемся, что называется, на «ручки»: «Раз, два, три с Богом!» (ред. Владимир изображает, как сложенные друг на друга руки вскидываются вверх).

И, вроде, без этого можно обойтись, но надо это сделать, потому что тогда всем спокойнее.

Говорят, когда у тебя оторвалась пуговица на костюме, костюмер бежит, нужно снять и отдать ему костюм, и он пришивает. Но если пришлось пришивать уже на тебе, тогда нужно молчать и держать во рту нитку.

Это очаровательный местный фольклор!

Да, да, все актеры суеверные.

Хочется осветить еще тему немецких корней в семье. Вы в разных интервью очень уважительно, по-доброму рассказываете о том, что ваши предки – поволжские немцы. Мне понравилось, какую характеристику вам дал однажды режиссер Евгений Марчелли, что «в вас сочетается немецкая практичность и русский сентиментализм». А как вы ощущаете это сочетание, кого и с кем?

У меня очень хорошее отношение к порядку, наверное, это немецкая черта.

С одной стороны, как говорится, кровь не водица. А с другой, есть среда, в которой ты живешь. И я человек, рожденный в СССР и всю жизнь проживающий в России.

Я тоже помню это высказывание Марчелли, он сказал: «В нем удачно сочетается…» (ред. акцент на слове «удачно»). То есть это хорошее сочетание, иначе был бы перекос в ту или иную сторону.

Расскажите о немецких корнях в вашей семье.

Мои предки – поволжские немцы, то есть потомки переселенцев, которые приехали сюда во времена Екатерины II. Родители родились на Волге, когда это была Республика немцев Поволжья. Как и других, в военные годы их депортировали в Казахстан; там они и познакомились, а позже уехали оттуда.

А помните ли вы из детства какие-то традиции российских немцев в семье? Что вкусного готовили ваши мама, бабушка?

Да, да, были именно кулинарные традиции. Мама и бабушка, конечно, готовили, особенно на Новый год.

Это пирог с посыпкой – ривелькухен. Суп на курином бульоне, но не с лапшой, а с манными клецками. Или везде говорили «картофельное пюре», а у нас в семье это называлось «kartoffelbrei». Естественно, была тушеная капуста с мясом и тестом.

А в свою взрослую жизнь что-то принесли из немецкого?

Я редко готовлю, надо посмотреть в интернете эти рецепты.

В вашем роду ведь тоже были люди творческих профессий, например, дедушка – музыкант, окончивший консерваторию. То есть в семье, так или иначе, была нота творчества?

Да, были книги, мама и бабушка рассказывали о литературе. Поэтому мои познания были не только в школе, но и в семье. И мой выбор профессии не был из ниоткуда.

Да, всегда интересна семейная среда, в которой вырастает некий творец в разных направлениях искусства. И в вашей семье ведь тоже живет творчество?

Да, моя старшая дочь – актриса, она играет в театре. Младшая дочь тоже сделала творческий выбор: она изучает компьютерную графику, анимацию. Все как-то в эту сторону. Иногда мы с младшей дочерью ходим в театр, я беру ее на премьеры. Или я вот не смог пойти на премьеру сериала, она сходила.

По моей уже журналистской традиции я люблю завершать беседу теплым пожеланием от собеседников. Владимир, что бы вы могли из текущего настроения пожелать нашим читателям?

Пожелаю больше радостных дней, добра и спокойствия, чтобы не было ничего, что заставляет тревожиться. И чтобы было уютно внутри и снаружи.

Добро, радость и уют. Мне кажется, с наступлением осени и холодов это еще нужнее.

Рубрики: Интервью