«Магия сценического обаяния», «талантливый проводник режиссерского замысла», «автор любой роли», неистощимый на импровизацию – все это словами журналистов и театральных критиков Андрей Ковзель, заслуженный артист России, ведущий актер Новокузнецкого драматического театра и герой нашего нового интервью.
За почти 30 лет театральной карьеры Андрей Ковзель воплотил на сцене десятки самых разных ролей: положительных и отрицательных, от классики Шекспира, Чехова и Пушкина до экспериментальных образов современной драматургии.
В копилке заслуг актера театра – награды крупных фестивалей и номинации на престижную театральную премию «Золотая маска». В этом году он также в ожидании результатов этого престижного конкурса. Андрей был номинирован на «Золотую маску» за роль Макбета – главного героя шекспировской пьесы, который переступает моральную черту и проживает на глазах у зрителей глубинные метаморфозы. Сам спектакль поставлен в современном прочтении: как «новогодний корпоратив» 1990-х – с видеосъемкой, убийствами на экране и зрителями на сцене.
Но до всех этих достижений маленький Андрей Ковзель начинал с роли жука и вообще мечтал стать читателем или покупателем. Иронично, легко и познавательно, в преддверии Всемирного дня театра 27 марта, мы поговорили с актером о его творческом пути, любимых и сложных ролях и об особенностях немецкого театра.
А также о том, как погрузиться в своего героя до психосоматических состояний и температуры 38,4 градуса каждый спектакль. Почему в театре нельзя щелкать семечки? Как выглядит семья Ковзеля, в которой муж и жена – актеры, и чем занимаются их дети?
Андрей, вы начали играть еще в школьные годы в театральном кружке. И только потом попали в театр детского творчества «Юность», а после – в основную труппу Драмтеатра. Признавайтесь, какая у вас была самая первая роль на сцене?
Начну, наверное, с того, почему я вообще стал актером. Когда меня спрашивали: «Кем хочешь стать, когда вырастешь?» – я, чтобы отстали, отвечал, что буду покупателем или читателем. Мой креатив зашкаливал (смеется).
А в какой-то момент решил, что буду актером, хотя особых предпосылок к этому не было. Моя мама короткое время работала в театре костюмером, я иногда бывал у нее. Может, тогда и заразился театром.
Первая роль случилась, когда я пошел в театральный кружок. Кажется, это было в шестом классе. Приходит Валентина Яковлевна Сизова, мой первый театральный руководитель, и говорит: «Кто хочет заниматься в театре?» Ну, я поднимаю руку. На тот момент я был довольно крупным ребенком, еще и с фингалом: накануне упал, когда катался на санках. И вот такой хулиган явился в кружок.
И мне там очень понравилось! Мы занимались какими-то непонятными для меня вещами: речь тренировали, этюды делали, по кругу ходили. А первая роль – это был жук. Сказка «Вернись…» – то ли «брусничка», то ли «грустничка», мне эта сказка больше никогда не попадалась.
Спустя время я пришел в театр «Юность» при Новокузнецком драмтеатре. Первая роль здесь – это Джо Гарпер в «Приключениях Тома Сойера». Довольно близкий друг главного героя, в этой пьесе они втроем сбегают на остров. Я только пришел в театр, меня увидел режиссер и дал такую роль. И я с ней успешно справился.
Из вашего рассказа складывается ощущение, что все происходило само собой, таким легким течением.
На самом деле это так.
Я артист, у которого никогда не было мечты сыграть какую-то определенную роль, может быть, поэтому все давалось легко. Например, я не мечтал, как многие артисты, сыграть Гамлета, – и сыграл его.
Или Треплев из «Чайки». Макбет – последняя работа, с которой я номинирован. Все эти роли как-то сами приходят.
Но к каждой роли, которую мечтал или не мечтал сыграть, я отношусь как к чему-то, что происходит во мне самом. На период репетиции я должен стать таким человеком, этот персонаж в меня подселяется.
Когда мы репетировали «Иванова» (пьеса Антона Чехова – прим. ред), у меня скакало бешено давление, что-то случалось помимо моей воли.
Из спектакля «Иванов»
Или мы выпускали спектакль «Откровенные полароидные снимки». У меня только родился сын, я еще заболел и жил дома на кухне, потому что в комнате – супруга с маленьким ребенком, в детской спальне дочка спит.
Я ходил по больницам, но никто не мог понять, что со мной происходит. У меня держалась температура 38, я так в итоге и играл на сцене с этой температурой. А на самом деле мой персонаж в спектакле отказывается принимать лекарства и умирает от СПИДа. То есть со мной случилась такая психосоматика в этой премьерной гонке перед выпуском спектакля.
И каждый спектакль – а он шел практически 11 лет – я играл с температурой 38,4. Вот так запомнил мой организм.
Это уникальная история конкретно про этот спектакль или для вас всегда стирается граница, где есть «я», а где – «костюм, роль, которую играю»?
Это стирание границы происходит во время репетиций, когда мы с персонажем подружились. Но после спектакля я очень легко все снимаю. Как-то давно я очень заигрался и все тащил с собой, это было нехорошо.
Настрой на спектакль у меня происходит помимо моей воли.
Перед какими-то спектаклями я хожу и просто всех достаю: смеюсь, злю людей по-доброму, то есть заряжаюсь. Сам того не понимаю. А перед какими-то спектаклями я с утра уже становлюсь персонажем. Причем могу не помнить это сознательно, а мозг запомнил расписание, когда какой спектакль.
Ух ты, на каком глубинном уровне происходит погружение.
Это у меня с детства. Когда прихожу к людям, которые веселятся, даже если у меня все плохо, я сразу начинаю веселиться. Всегда была такая особенность. Это, кстати, как-то называется, я не помню.
Я в этом слышу очень высокую эмпатию.
Да-да-да, эмпатия.
Андрей Ковзель и его жена Илона Литвиненко
В тему того, о чем вы сейчас рассказывали, стало интересно поспрашивать о внутренней кухне. Как вы готовитесь к спектаклю, когда получили новую роль? Как происходит этот поиск пути к своему герою, кто он и какой он?
Читаем, знакомимся с текстом, что-то набрасывает режиссер, и потом уже идет мое подключение. Если с чем-то категорически не согласен, но такое редко бывает, я уже играю что-то свое, доказывая, что это правильно. То есть это происходит не в споре.
Я когда-то сделал вывод, что спорить с режиссером бессмысленно, нужно сыграть то, что он хочет, но добавить свое. Тогда он будет счастлив и скажет, что я молодец.
Бывает, что-то не идет и не идет, но потом в тебе открывается какой-то ключ. Ты не знаешь, когда это произойдет, это может во сне прийти, утром ты встаешь и говоришь: «О, все, я понял». Когда идет репетиция, или играешь другой спектакль, а у тебя продолжается этот процесс в голове, ты живешь с ним постоянно.
Мы Головлева когда репетировали, у меня дома телевизор включался, я каждую ночь просыпался от того, что меня черти гоняют. И не сказать, что я особо верующий человек. Но вот такой пример, как будто я избитый просыпался. Это все помимо меня происходит, тут моей заслуги нет.
Из спектакля «Господа Головлевы»
Словно вы открытый портал, через который вещает нечто и проявляется в ролях.
Поделитесь из вашей копилки историями, какие были сложные роли в подготовке, трудные для проживания.
Они все как-то не сразу приходят. Но, наверное, самая шокирующая для меня была роль Тима в спектакле «Откровенные полароидные снимки» в 2011 году. Он гомосексуал, умирающий от СПИДа. Я, не будучи особо пуританских взглядов, все же подумал: «Как-то мне не очень играть эту роль». Но потом уже понял, что спектакль вообще про любовь. Про то, что мы боимся сказать «Люблю» человеку, которого действительно любим. Про мишуру отношений, про целлофан мира. Это вообще очень классный персонаж! И только тогда я к нему подключился.
Может быть, это еще связано с тем, что в то время родила Илона (Илона Литвиненко, жена Андрея Ковзеля – прим. Ред.). И мне особо некогда было разбираться, что-то доказывать, я приходил и спрашивал, что мне нужно делать в этой сцене. «Давай вот здесь у тебя будет истерика» – «Хорошо». Все сыграл: «Я свободен?» – «Да», – и ушел. И у меня долго не было подключения, вплоть до прогонов, когда я как раз выступал с температурой. И тогда портал для меня открылся. Мне, кстати, за эту роль награду дали на «Транзите» в Новосибирске (престижный межрегиональный фестиваль-конкурс «Ново-Сибирский транзит» – прим. ред.).
Слушайте, ведь это очень энергозатратно вот так глубоко запускать в себя персонажа, что даже на уровне физиологии поднимается температура. Как не сойти с ума?
Поэтому я отключаюсь сразу после спектакля и становлюсь собой: Андреем Ковзелем, которому нужно домой, спать. Бывает, конечно, «отходняк», болит голова, но я начинаю шутить, балагурить.
Но если ты артист, почему ты должен быть «неэнергозатратен»? Помимо того, что мы тешим свой эгоизм артиста, мы должны быть для зрителя! А как я проникну в зрителя и обменяюсь с ним энергией, если не отдам свою? Поэтому только энергозатратно. Как ты относишься к людям и своему делу, так тебе и возвращают.
Да, полностью согласна про взаимный энергопоток. Но, послушав вас, задалась вопросом, как не сойти с ума. Ведь бывают сложные роли, допустим, суицидные, болезненные. И как снять с себя роль и повесить ее, словно костюм в шкаф – а «теперь я Андрей и пошел жить свою жизнь»?
Я уже умирал, не знаю даже, в каком количестве спектаклей! Поэтому мне это не страшно. Особенно в спектаклях Шерешевского я через спектакль умираю, начиная с «Полароидных снимков», в «Иванове», «Головлевых». Слава богу, я у него в гроб не ложусь, потому что есть такая актерская примета, что в гроб не надо ложиться.
Из спектакля «Макбет»
О, существует такая примета?
Да, хотя я такой чокнутый, мне бы сказали…
Про суеверия очень интересно. Я несколько лет играла в народном театре и из этого опыта знаю, что актеры очень суеверный народ. А насколько вы суеверны в театральной среде? И может быть, поделитесь какими-то приметами, которые существуют в вашем театре.
Я не очень суеверный. Но, например, не дам зашивать костюм на мне перед выходом, если, конечно, не экстренная ситуация. Во что я еще верю? Семечки не щелкаю.
А что не так с семечками?
В театре нельзя щелкать семечками: зрителей выщелкиваешь. Самое главное суеверие, и вот ему я следую: если уронил текст во время репетиции, на него нужно обязательно сесть и поднять его попой, вот это безотказное суеверие, без этого никак.
То есть у профессиональных актеров то же самое? Я думала, это у нас так было в самодеятельном театре.
Абсолютно у всех! Все артисты корячатся и поднимают, неважно, сколько тебе лет и какой-то комплекции.
Еще некоторые артисты ищут гвоздики на сцене: это как бы роль нашел. Если маленький гвоздик – маленькую роль, большой гвоздик – большую роль. А я нахожу и отдаю людям, кто их оставил – монтировщикам. Но если я пойду по улице, и черная кошка перейдет дорогу, то возьмусь за пуговку и спиной пройду это место.
Когда я читала о вас в Интернете, то нашла много восторженных слов со стороны и критиков, и зрителей. И мне особенно запала в душу фраза, что вы актер, который сочетает «секреты мастерства с работоспособностью». То есть талант и труд. Хочется услышать ваше мнение, в чем секрет успеха Андрея Ковзеля?
Наверное, в работоспособности и в том, что я не отношусь к себе серьезно. Если бы я относился к себе серьезно, то после первой роли уже бы ничего дальше не смог.
Думаю, что талант – это работоспособность. Есть много талантливых людей, которые сверкнули и потом куда-то исчезли. Работоспособность есть во всех достижениях. Мы ходим в тренажерный зал, чтобы поддерживать себя в форме. Если ты один раз поднял гантелю и устал, то дальше ничего и не сделаешь.
Я по глупости своей пошел на групповые занятия с женой и думал, что это легко. Да я там убился гораздо хлеще, нежели в своих качалках! Но сейчас хожу с ней на эти тренировки и понимаю, что это и есть то преодоление, работоспособность для результата.
Не скажу, что я все время в работе. Ну вот лень меня накрыла, я не учу текст, а потом понимаю, что экстренная ситуация, и раз-раз – и выучил. Прокрастинация. Я еще умный – видите, какие слова знаю.
В тему про работоспособность: когда лень или не лень идти на репетицию? Для вас существует разграничение: это большая и важная роль, а это – менее важная?
Как-то я не задумывался. Выхожу нормально и в эпизодах. Я очень люблю играть эпизоды, потому что, когда ты вышел в одной сцене и запомнился как самое яркое, что было в спектакле, это тоже искусство. Поэтому, наверное, разграничения нет. У меня, конечно, есть нелюбимые роли, но я никогда в жизни не скажу, что это за роли.
А любимые роли?
Да практически все! Это как дети. Как можно выделить кого-то из детей? Но мы обычно выделяем самого младшего, который еще не очень крепко стоит на ногах. И поэтому, наверное, на данный момент моя самая любимая роль – одна из последних, Макбет. Потому что это материал, который еще становится, он пока слабенький, ему надо помогать.
В вашей биографии есть и отечественные драматурги, и зарубежные. Но мы же на портале RusDeutsch, мы про немецкие корни. Есть ли в вашей биографии пьесы от немецких авторов?
Да, австрийский драматург Эден фон Хорват «Сказки Венского леса». Это спектакль 2019 года, его ставил Андреас Мерц-Райков. И это было в традициях как раз-таки немецкого театра.
Это очень интересный опыт, но поначалу было трудно, потому что застройка и существование немецкого театра – от внутреннего движения, от твоего действия. А русские артисты привыкли немного пострадать, попереживать все внутри. А там совсем по-другому, это некая клоунада. Он технически сложен, там каждый поворот имеет значение. Я вообще люблю экспериментировать и бросаться в разные жанры, авантюрные проекты.
Из спектакля «Сказки Венского леса»
Безусловно, творческий поиск – это очень интересно. Хочется еще остаться в этой теме и раскрыть ее побольше. В чем специфика именно немецкого театра? Я услышала от вас, что как будто ему свойственно намеренное укрупнение эмоции.
Да, это некая клоунада очень высокого класса, это масочность. Существуют разные формы немецкого театра. Но вот тот, с которым мы столкнулись, близок с комедией дель арте, где на каждого персонажа надета определенная маска. И нужно эту маску пронести и достоверно, крупно, как на шарже, вынести смысл и боли этого героя.
Недавно я наткнулся в Интернете на какого-то «Гамлета», это был немецкий спектакль, с радостью посмотрел его. И там тоже действует тот же принцип: это укрупнение и доведение до какого-то абсурда, как бы проживание «над персонажем».
Новая для меня информация, благодарю, что поделились.
Андрей, за что вы любите актерскую работу? За плечами уже 30 лет театра, вы по-прежнему на сцене и очень заряжены.
За то, что мне дано прожить сотню разных жизней в этой работе. Что могу меняться энергией с другими людьми. За то, что она не дает скучать, и я знакомлюсь с интересными, творческими людьми. Да много за что! Просто я люблю выступать.
Мы уже с вами упомянули и «Золотую маску», и «Ново-Сибирский транзит». Много наград за вашу достойную работу. А что лично вы считаете своим наибольшим достижением?
Ну, не так уж у меня и много наград.
Не знаю, наверное, самая большая награда и достижение для меня – это мои дети, моя семья. А если говорить про меня, это то, что я до сих пор иронически к себе отношусь. Потому что если бы я начал вести себя как большой мастер, то уже прекратил бы эту карьеру и развитие.
Как раз в одном из интервью вы говорили про корону артиста.
Да, корона, конечно, должна быть, просто ее надо потом снять.
И сохранять иронию.
Да, да, это и была ирония.
Почему корона должна быть у актера? Потому что если он не наденет корону, то не почувствует себя тем артистом, который уже именит и может сделать все. Он начнет в своих сомнениях колупаться. А когда надел корону, ты можешь все, ты велик и все сделаешь. А потом снял ее и сказал просто: «Это был не я».
Да, то ли корона, то ли шутовской колпак, можно менять головной убор.
Да, да, можно.
Из спектакля «Макбет»
Зацепилась вниманием, что для вас в актерской работе ценна возможность проживать разные жизни, разные эмоции. И здесь интересно ваше мнение, можно ли расценивать актерское мастерство как психотерапию? Не только на сцене профессионального театра, но и в самодеятельных коллективах или на театральных курсах. Возможность выйти и выплеснуть то, что не можешь в жизни прожить?
Да, абсолютно, это можно расценивать как психотерапию! У нас с Илоной есть курсы ораторского и актерского мастерства. К нам приходят взрослые люди, которым мы строим публичные выступления, даем всяческие схемы.
И одно из направлений – это как раз мастерство актера для жизни. И очень многим людям это помогает, мы в какой-то степени работаем психотерапевтами. Если человек нерешительный, он играет очень решительного персонажа, и идет в ЖЭК, например, разобраться с тем, почему у него нет два месяца нормальной температуры воды в кране.
Да, это абсолютно психотерапия. Главное, словить эти роли, когда они накрывают, и не стать человеком с тысячей лиц в жизни.
Очень плавно сейчас можем перейти в дом и семью, эта тема уже прозвучала. Ваша супруга тоже актриса. Каково это, когда вы коллеги по цеху, по сцене, а дома – муж и жена, мама и папа своих детей? Как происходит этот процесс переключения, или он не происходит?
Мы когда-то очень давно завелись себе правило, что дома о театре не говорим.
Прямо вообще?
Ну практически. Мы можем о чем-то поговорить, но заведено, что мы друг другу замечания не делаем, не пытаемся подстроить – это и рушит актерские пары, если кто-то куда-то лезет. У нас дома театра очень мало. Есть какие-то остаточные, если ты пришел со спектакля и можно что-то разобрать, если произошел косяк, где-то запутался. Ну и обсудить коллег. И все. Мы не помогаем друг другу в процессе репетиций на уровне «подскажи, что тут сыграть», только на уровне «подсказать текст, реплики» – и все.
У вас дочка и сын. Как дети воспитываются и растут, когда у них мама и папа – актеры, и большую часть времени они живут в театре?
Ну, деткам не повезло (смеется). Вообще им нормально было: когда у нас Володя родился, Арине было 10 лет, и она с ним большую часть времени проводила. А сейчас она живет в Санкт-Петербурге, учится в РГИСИ на продюсера исполнительских искусств.
Сын уже в общем-то большой. В перерывах перебрасываем его на плавание, у него тренировки каждый день. Он решил, что будет артистом, хотя я не хотел этого никогда. Володя сам записался в театр «Питер Пэн» в группу к нашему коллеге, ходит на занятия.
Андрей, Илона и их сын Владимир в спектакле «Корова»
И еще он играл с нами в спектакле «Корова». Это была театральная лаборатория, приехали Ангелина Мигранова и Родион Сабиров. И они захотели именно нас с Илоной и упросили, чтобы Вова вышел и сидел 40 минут на сцене. Для него это было крайне тяжелое испытание. С этим спектаклем мы съездили на Международный Платоновский фестиваль в Воронеж, поэтому он попутешествовал и доволен.
Вот так детям живется. Ну, конечно, мы стараемся восполнить недостаток внимания. Мы же не все время репетируем, и в свободное время пытаемся этот дефицит восполнить именно общением. Теперь Володя приходит в театр просто на вечер и тут тусуется, пока мы на спектакле.
И еще интересно ваше мнение как человека, который живет внутри театра, наблюдает за его развитием на протяжении десятилетий, – как живет современный театр в наше цифровое время, когда огромнейший выбор других форм досуга? Кто его зритель в 2023 году?
В век технологий и возможностей у театра новое рождение. У нас практически постоянно полные залы, и билеты заранее раскуплены. Это и молодежь, и пожилые люди, у нас есть не только классические постановки, но и авангардные, современные. И мы стараемся придерживаться именно современного театра, чтобы жить нормальной театральной жизнью на карте России.
Наверное, все-таки через экран к тебе эмоции не приходят, за этим люди и ходят в театр. Недостаток эмоций в жизни ведет их сюда.
Мы, имею в виду человечество, мало общаемся вживую, много переписываемся, мало ходим куда-то с друзьями. И вот этот дефицит человеческого общения ведет в театр – за наблюдением диалога, за возможностью подключиться к чему-то живому.
То есть театр еще ого-го, как жив?
«Ого-го» – не то слово!
И в финале хочу вернуться к теме немецких корней. Расскажите, кто в вашей семье с немецкой стороны.
Немецкие корни у меня сразу с двух сторон: и со стороны мамы, и папы. Мамина мама, моя бабушка, Мария Андреевна Часовских. Их сослали из центра России в Алтайский край, и туда же сослали, видимо, в 1940-е годы из-под Саратова маминого папу, фамилия его Кирикеснер. Вот там они с бабушкой познакомились, появилась мама.
А со стороны папы: его мама Вера была украинка, а папа Дмитрий Ковзель - немец. И мой папа в юности ходил в библиотеку и показывал маме, какое у него чудесное немецкое происхождение. Он где-то раздобыл, что Ковзель - это вообще дворянский род. Поэтому немецкие корни с обеих сторон.